В 1969-1972 гг. из-под пера В. Высоцкого вышло три внутренне тесно связанных текста, имеющих прямое отношение к сюжету метафизических исканий поэта. Эти тексты, отличающиеся тематически (два из них относятся к так называемым военным песням Высоцкого, третий – к профессиональным), могут быть объединены в своеобразный "триптих" песен о Земле, представляющий собой определенную внутреннюю целостность – философскую и художественную.

Триптих составляют "Песня о Земле" (1969), "Марш шахтеров" (1970/71) и "Мы вращаем Землю" (1972).

В первом из названных текстов отчетливо выделяются три смысловых сегмента, за каждым из которых закреплена особая роль в развитии сюжета.

Первый сегмент:

Кто сказал: "Все сгорело дотла,

Больше в землю не бросите семя!"?

Кто сказал, что Земля умерла?

Нет, она затаилась на время!

Материнства не взять у Земли,

Не отнять, как не вычерпать моря.

Кто поверил, что Землю сожгли?

Нет, она почернела от горя.

Второй сегмент:

Как разрезы, траншеи легли,

И воронки – как раны зияют.

Обнаженные нервы Земли

Неземное страдание знают.

Она вынесет все, переждет, –

Не записывай Землю в калеки!

Кто сказал, что Земля не поет,

Что она замолчала навеки?!

Третий сегмент:

Нет! Звенит она, стоны глуша,

Изо всех своих ран, из отдушин,

Ведь Земля – это наша душа, –

Сапогами не вытоптать душу!

Кто поверил, что Землю сожгли?!

Нет, она затаилась на время...

[1. С. 266]

Первый сегмент, состоящий из двух первых строф, почти целиком построен из стершихся образов и стилистических штампов, – от кем-то брошенного "Все сгорело дотла..." до убежденного "Нет, она почернела от горя". О том, что перед нами именно штампы, свидетельствует тавтологический характер как тезиса, которым начинается текст, так и антитезиса, являющегося сюжетным стержнем стихотворения. Два простых предложения, из которых состоит тезис, если задуматься, дублируют друг друга, не добавляя к тому, что уже известно, ничего нового: "все сгорело дотла... в землю не бросите семя". Механически удваивают друг друга также и контраргументы, свидетельствующие о неисчерпаемости земного материнства, так как ни один из доводов в равной степени не может быть доказан или опровергнут: "материнства не взять у Земли... как не вычерпать моря".

Роль второго сегмента, также состоящего из двух строф, заключается в возвращении словам их утраченного живого значения. В этих строфах происходит остранение штампов, стершимся образам и фигурам возвращается их подлинный смысл. Для этого Земля не просто сравнивается с человеческим существом, как это уже было выше, а представляется самим этим существом, к тому же – пребывающим в кризисной ситуации, страдающим. Деметафоризация образа земли/матери человека происходит следующим образом: оттолкнувшись от штампа "материнство... Земли" во второй строфе, Высоцкий дважды обнажает анатомию данной стершейся метафоры сравнениями "траншей" с "разрезами" и "ран" с "воронками", одновременно стирая различия между ними, и, наконец, дает новый метафорический образ, уже не кажущийся метафорой: "Обнаженные нервы Земли...".

В третьем сегменте, равном одной строфе, физическое страдание Земли обнаруживает в ней новые – уже не физические – качества. "Земля", во-первых, способна "звенеть" и, во-вторых, оказывается, собственно, и не землей или не только землей, а – "душой". Таким образом, физические качества оказываются не единственными и далеко не главными способностями Земли, также не равной своим земным пределам.

Таким образом, в рамках стихотворения осуществляется движение вначале от мертвых формул и речевых фигур к их подлинному содержанию (поиск и обретение "физики"), затем – от простых физических истин к тому, что лежит в их основании (от "физики" к "метафизике"). В последнем двустишии, завершающем стихотворение, суммируются все три пройденные ступени – "риторическая", "физическая" и "метафизическая". Второй текст – "Марш шахтеров" – также состоит из трех сегментов, каждый из которых включает в себя две строфы и повторяющееся двустишие-припев.

Первый сегмент:

Не космос – метры грунта надо мной,

И в шахте не до праздничных процессий, –

Но мы владеем тоже внеземной –

И самою земною из профессий!

Любой из нас – ну чем не чародей?!

Из преисподней наверх уголь мечем.

Мы топливо отнимем у чертей –

Свои котлы топить им будет нечем!

Взорвано, уложено, сколото

Черное надежное золото.

Второй сегмент:

Да, сами мы – как дьяволы – в пыли,

Зато наш поезд не уйдет порожний.

Терзаем чрево матушки-Земли –

Но на земле теплее и надежней.

Вот вагонетки, душу веселя,

Проносятся как в фильме о погонях, –

И шуточку "Даешь стране угля!"

Мы чувствуем на собственных ладонях.

Взорвано, уложено, сколото

Черное надежное золото.

Третий сегмент:

Воронками изрытые поля

Не позабудь – и оглянись во гневе, –

Но нас, благословенная Земля,

Прости за то, что роемся во чреве.

Не бойся заблудиться в темноте

И захлебнуться пылью – не один ты!

Вперед и вниз! Мы будем на щите –

Мы сами рыли эти лабиринты!

Взорвано, уложено, сколото

Черное надежное золото.

[1. С. 315-316]

Первый сегмент представляет собой своеобразную гипотезу того, что есть метафизика. Гипотеза состоит в утверждении, что метафизическое, по существу, есть то же самое, что физическое, но взятое не с поверхностной точки зрения, а изнутри, то есть опять-таки с точки зрения своей глубинной сущности. В тексте стихотворения то, о чем было сказано выше, передано через утверждение: "... мы владеем... внеземной – и самою земною из профессий". Правда, пока это утверждение не имеет под собой доказательств и снимается вопросительной интонацией следующей строки.

Поисками доказательств поэт занят во втором сегменте стихотворения, представляющем собой эксперимент, который нужен для подтверждения выдвинутой гипотезы. Пространство данного сегмента – "чрево матушки-Земли", то есть как раз та самая глубь, которая, как предполагалось выше, и есть метафизическая глубина (ср. наблюдение М. Бахтина, видевшего в "чреве" "центр телесной топографии, где верх и низ переходят друг в друга <...>, земля и небо сливаются" [2. С. 180]). Обратим внимание на то, что обретение искомых доказательств вновь, как и в предыдущем стихотворении, связывается со страданием, теперь выступающим под именем "терзания": "терзаем чрево...".

Наконец, третий сегмент представляет собой, если можно так выразиться, "теорию метафизического" – в том виде, в котором она представлялась Высоцкому, доказавшему, что метафизика и впрямь другое название физики, взятой в своей сущности. Именно поэтому "Земля" в этом сегменте – "благословенная" и способная на этический поступок субстанция: герой обращается к ней с просьбой "простить за то, что роемся во чреве".

Троичная структура текста поддерживается – ритмически и семантически – двойной троичностью "припева" (три глагола плюс три следующих далее слова, в которых можно усмотреть аналогию со структурой земной коры), повторяющего движение внутрь и обретение, в конечном счете, истины-золота.

Третий текст заключает в себе движение, в какой-то степени обратное тому, что было проделано в написанной тремя годами ранее "Песне о Земле".

В состав текста входят четыре сегмента, каждый из которых состоит из двух строф, и четыре подсегмента, равных строфе.

Первый сегмент:

От границы мы Землю вертели назад –

Было дело сначала, –

Но обратно ее закрутил наш комбат,

Оттолкнувшись ногой от Урала.

Наконец-то нам дали приказ наступать,

Отбирать наши пяди и крохи, –

Но мы помним, как солнце отправилось вспять

И едва не зашло на востоке.

Первый подсегмент:

Мы не меряем Землю шагами,

Понапрасну цветы теребя, –

Мы толкаем ее сапогами –

От себя, от себя!

Второй сегмент:

И от ветра с востока пригнулись стога,

Жмется к скалам отара.

Ось земную мы сдвинули без рычага,

Изменив направленье удара.

Не пугайтесь, когда не на месте закат, –

Судный день – это сказки для старших, –

Просто Землю вращают куда захотят

Наши сменные роты на марше.

Второй подсегмент:

Мы ползем, бугорки обнимаем,

Кочки тискаем – зло, не любя,

И коленями Землю толкаем –

От себя, от себя!

Третий сегмент:

Здесь никто б не нашел, даже если б хотел,

Руки кверху поднявших.

Всем живым ощутимая польза от тел:

Как прикрытье используем павших.

Этот глупый свинец всех ли сразу найдет,

Где настигнет – в упор или с тыла?

Кто-то там впереди навалился на дот –

И Земля на мгновенье застыла.

Третий подсегмент:

Я ступни свои сзади оставил,

Мимоходом по мертвым скорбя, –

Шар земной я вращаю локтями –

От себя, от себя!

Четвертый сегмент:

Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,

Принял пулю на вдохе, –

Но на запад, на запад ползет батальон,

Чтобы солнце взошло на востоке.

Животом – по грязи, дышим смрадом болот,

Но глаза закрываем на запах.

Нынче по небу солнце нормально идет,

Потому что мы рвемся на запад.

Четвертый подсегмент:

Руки, ноги – на месте ли, нет ли, –

Как на свадьбе росу пригубя,

Землю тянем зубами за стебли –

На себя! От себя!

[1. С. 410-411]

Происходящее в первом сегменте не укладывается ни в какие естественные рамки, противоречит здравому смыслу: вначале Землю "вертят" "назад", потом – "обратно"; солнце "отправляется вспять" и т.д. Перед нами мир, над которым не властны законы физики, – метафизическая вселенная, сквозь почти тотальную "надприродность" которой едва просвечивает естественная мотивировка происходящего: "нам дали приказ... отбирать наши пяди и крохи".

В следующем сегменте надъестественность происходящего еще продолжает быть актуальной ("ось земную мы сдвинули", "не на месте закат"), но вместе с тем она дважды объявляется мнимой: "Судный день... сказка", "просто Землю вращают... роты". Таким образом, все немыслимое объявляется нелепым и "простым" в своей сущности.

Третий сегмент – воплощенная "простота", естественность, от которой рукой подать до утилитарности: "как прикрытье используем павших". Упрощение касается даже метафор, теряющих метафорическую концентрацию и превращающихся в риторические штампы: "глупый свинец", "Земля... застыла".

В заключительном сегменте удельный вес "метафизического" приблизительно равняется "простым", "физическим" образам и мотивам (первые полустишия обеих строф четвертого сегмента – "физические", вторые – "метафизические"), но вся метафизика представляется здесь вытекающей из "нормального" хода вещей и сводящейся к нему. Таким образом, Высоцкий проделывает путь от метафизических умопостроений к "животом – по грязи" (ср. замечание Л. Томенчук, выделившей следующую черту поэтики Высоцкого: "У Высоцкого преодоление направлено не на уход от того, что есть, и последующее возвращение, а на возвращение к тому, что должно быть и – было, но утрачено, забыто. Это движение от неестественного к естественному..."

[3. С. 141]).

Однако оппозиция физического и метафизического, проходящая через все четыре сегмента, уравновешивается в строфах-подсегментах, вводящих "человека" как существо, причастное обоим измерениям и таким образом соединяющее земное с внеземным.

Итак, в рассмотренном "триптихе" происходит последовательное развитие от недофизики к физике и метафизике ("Песня о Земле"), от гипотетической метафизики через ее физическую проверку к метафизике как факту, конкретной метафизике ("Марш шахтеров") и, наконец, от метафизических умозаключений и конструкций к физической убедительности и от конфликта физического и метафизического – к их единению в человеке ("Мы вращаем Землю").

Библиографический список

1. Высоцкий, В. Сочинения: в 2 т. / В. Высоцкий. – Екатеринбург, 1994. – Т. 1.

2. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. – М.: Художественная литература, 1990.

3. Томенчук, Л. Высоцкий и его песни: приподнимем занавес за краешек / Л. Томенчук. – Днепропетровск: Изд-во "СIЧ", 2003. – 246 с.

© Перепелкин М.А., 2006

Перепелкин Михаил Анатольевич – кафедра русской и зарубежной литературы Самарского государственного университета.

Статья подготовлена при поддержке гранта 244 Г1.4П для студентов, аспирантов и молодых ученых Самарской области за 2006 г.

M. A. Perepelkin

V. VYSOTSKY: THE "TRIPTYCH" ABOUT THE EARTH The article considers Vysotsky’s "triptych" about the Earth, reveals how this "triptych" realizes a consecutive movement from underphysics to physics and metaphysics, from hypothetic metaphysics to metaphysics as a fact and, finally, from metaphysic conclusions to physical convincingness and from the conflict between physics and metaphysics – to their unity in the man.