(Опыт художественного исследования)

К каким порогам приведет дорога,

В какую ж пропасть напоследок прокричу...

(В.Высоцкий)

У поэта соперников нету

Ни в поэзии и ни в судьбе,

И когда он кричит всему свету —

Это он не о вас, о себе...

(Б. Окуджава)

НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Основной текст данной работы был написан в мае 1998 года как курсовая работа для одного знакомого филолога-заочника. Этим объясняется и ее характер и чисто литературоведческая направленность, в общем, не свойственная автору. В дальнейшем неоднократно перерабатывалась и в 2003 году была опубликована в журнале "Луч" (г. Ижевск). В связи с тем, что автор действительно считает "цыганскую тему" одной из основных в творчестве Владимира Высоцкого и с появлением новых материалов, появилась необходимость вновь вернуться к данной публикации и предпринять очередную переработку.

В связи с тем, что "цыганская тема" мало изучена в высоцковедении, автору, в основном, пришлось опираться на фонограммы авторского исполнения В. Высоцкого, потому что именно в этом случае текст звучащий и текст опубликованный представляют совсем не одно и то же.

Кроме того, данная тема, на наш взгляд, очень важна именно для понимания того, как формировался Владимир Высоцкий, от автора-исполнителя песен до большого поэта, используя при этом свое актерское образование и мастерство.

О творчестве В.С.Высоцкого написано достаточно много, в том числе и вполне профессиональных научных работ, посвященных различным аспектам его судьбы и житейской, и литературной. Настоящая работа представляет собой попытку рассмотреть цыганскую тему именно как традиционную в русской поэзии 19 века: от А.С.Пушкина до Я.П.Полонского. Эта тема перешагнула в век двадцатый и здесь была подхвачена и развита В.Высоцким.

А. КРАСНОПЕРОВ

Сентябрь 2006 года.

Часть 1

...В начале 1810-х годов в Москву был завезен цыганский хор под управлением И.Соколова. Сделано это было в чисто развлекательных целях и увеселительных целях. Как любая экзотическая диковинка хор этот привлек к себе большое внимание и пользовался огромной популярностью. Грустные цыганские песни и искрометные пляски явились тем, чего так не хватало пресыщенному московскому и петербургскому обществу. На цыган ездили смотреть специально, а за пение платили отдельно и щедро.

Именно этот момент и можно считать моментом появления цыганской темы в русской поэзии, в литературе и в жизни. До того цыганской темы попросту не существовало. Попутно заметим (и позже постараемся доказать), что цыганская тема в дальнейшем интегрировалась в тему исконно русскую, а многие цыганские песни и романсы стали русскими народными песнями и романсами. Да и вообще "цыганочка" как жанр, интонация, музыкальный ритм давно стали символом России, наряду с той же "Калинкой" или "Подмосковными вечерами".

Одно из первых упоминаний цыганского находим в фривольной поэме дяди А. С. Пушкина В. Л. Пушкина "Опасный сосед". Поскольку данная поэма не имеет решающего отношения к нашей теме, отметим лишь, что она была написана в 1811 году и приведем здесь небольшой отрывок:

...Я все перескажу: Буянов, мой сосед,

Имение свое проживший в восемь лет

С цыганками, с блядьми, в трактирах с плясунами,

Пришел ко мне вчера...

Много внимания цыганской теме уделил в своем творчестве и А. С. Пушкин. Вольная цыганская песня была созвучна вольнолюбивой душе поэта и его достаточно бесшабашной жизни. Особенно Пушкин любил слушать пение цыганок Тани и Стеши ( С.С.Солдатовой и Т.Д.Дементьевой), о чем можно найти свидетельства в мемуарной литературе. Да и сам Александр Сергеевич писал в письме П.А.Вяземскому от 2 января 1831 года следующее: "...Новый год встретил я с цыганами и с Танюшей, настоящей Татьяной — пьяной. Она пела песню, в таборе сложенную, на голос "Приехали сани":

Давыдов с ноздрями,

Вяземский с очками,

Гагарин с усами,

Девок испугали

И всех разогнали и проч."

Нам же кажется уместным привести здесь несколько фрагментов, так или иначе связанных с темой нашего исследования.

Итак, в 1820 году поэт создает стихотворение "Черная шаль", которое имеет подзаголовок "Молдавская песня":

Гляжу как безумный на черную шаль,

И хладную душу терзает печаль.

Когда легковерен и молод я был,

Младую гречанку я страстно любил.

Прелестная дева ласкала меня;

Но скоро дожил я до черного дня...

Любопытно, что это стихотворение, посвященное любви, измене и расплате (кровавой и молниеносной!) вскоре действительно стало цыганской песней, о чем мы скажем позднее, говоря о творчестве совсем иного поэта. А пока же обратимся к поэме Пушкина "Цыганы", точнее, к примечаниям к ней. В этих примечаниях мы неожиданно находим подтверждение экзотичности цыган и всего цыганского для России: "Долго не знали в России происхождения цыганов; считали их выходцами из Египта — доныне в некоторых землях и называют их египтянами. Английские путешественники разрешили наконец все недоумения — доказано, что цыгане принадлежат к отверженной касте индийцев, называемых п а р и а. Язык и то, что можно назвать их верою, — даже черты лица и образ жизни — верные тому свидетельства. Их привязанность к дикой вольности, обеспеченной бедностию, везде утомила меры, принятые правительством для преобразования праздной жизни сих бродяг — они кочуют в России, как и в Англии; мужчины занимаются ремеслами, необходимыми для первых потребностей, торгуют лошадьми, водят медведей, обманывают и крадут, женщины промышляют ворожбой, пеньем и плясками.

В Молдавии цыгане составляют большую часть народонаселения; но всего замечательнее то, что в Бессарабии и Молдавии... они отличаются перед прочими большой нравственной чистотой. Они не промышляют ни кражей, ни обманом. Впрочем, они так же дики, так же бедны, так же любят музыку и занимаются теми же грубыми ремеслами..."

Вот они — русские цыгане! Позволим себе привести здесь еще одно небольшое стихотворение А. С. Пушкина, которое, на наш взгляд, имеет прямое отношение к процитированному выше отрывку, хотя написано в 1833 году под влиянием от прочтения одного из рассказов Сервантеса:

Колокольчики звенят,

Барабанчики гремят,

А люди-то, люди —

Ой, люшеньки-люли!

А люди-то, люди

На цыганочку глядят.

А цыганочка-то пляшет,

В барабанчики-то бьет,

И ширинкой алой машет,

Заливается-поет:

Я плясунья, я певица,

Ворожить я мастерица.

Не правда ли, как много сказано в этом небольшом стихотворении?! И как ярко, образно! А вот еще один штрих, когда мы говорим о цыганской теме в творчестве Пушкина. Это стихотворение обращено и адресовано тому самому Илье Соколову, о котором мы говорили выше, руководителю цыганского хора. Прошли годы, поседела его голова, но жива песня, жив танец, жива преемственность поколений:

Так старый хрыч, цыган Илья,

Глядит на удаль плясовую,

Под лад плечами шевеля,

Да чешет голову седую.

Продолжая мысль о цыганской теме в русской поэзии 19 века, обратимся теперь к творчеству А. И. Полежаева (1804-1838). Жизнь его была трагической и короткой, поэтическая судьба трудной, а творческое наследие, дошедшее до нас, очень невелико, но именно у этого поэта находим строки, чувства и мысли, гораздо более соответствующие тематике нашей работы, чем это может показаться на первый взгляд.

Лишь относительно недавно, всего полтора десятка лет назад, была полностью опубликована его знаменитая (вольнолюбивая и фривольная, если не сказать больше!) поэма "Сашка". Написанная в 1825-1826 годах, она и послужила началом всех мытарств и несчастий А.Полежаева. Описывая попойки и гулянки своего юного героя, так свойственные молодости, автор приводит здесь прямое свидетельство того, что стихотворение Пушкина "Черная шаль", всего через 2-3 года после написания, уже бытовало в виде песни в среде цыган. Причем не как

чужеродное заимствование, но как свое собственное.

Кричит... Пунш плещет, брызжет пиво;

Графины, рюмки дребезжат!

И вкруг гуляки молчаливо

Рои трактирщиков стоят...

Махнул — и бубны зазвучали,

Как гром по тучам прокатил,

И крик цыганской "Черной шали"

Трактира своды огласил;

И дикий вопль, и восклицанья

Согласны с пылкою душой,

И пал студент в очарованье

На перси девы молодой.

Здесь нам придется отступить от хронологического принципа изложения, чтобы показать, как эта самая пушкинская "Черная шаль" (не путать с известным романсом про темно-вишнвую шаль! — А.К.) отразилась через много лет в творчестве Владимира Высоцкого. Именно на таких примерах, как нам кажется, можно говорить о поэтической преемтвенности.

Есть у Владимира Высоцкого одна малоизвестная песня, которая называется "Французские бесы". Она посвящена другу Высоцкого Михаилу Шемякину и написана по следам одного их (Высоцкого и Шемякина) крутого пьяного загула по кабакам и прочим злачным местам Парижа. Загул этот был столь по-русски буен, непредсказуем и могуч, что в преамбуле к песне Высоцкий искренне надеялся "что такое более не повторится".

... Мы, как сбежали из тюрьмы:

Веди — куда угодно...

Пьянели и трезвели мы

Всегда поочередно.

И бес водил, и пели мы

И плакали свободно.

Пить — наши пьяные умы

Считали делом кровным.

Чего наговорили мы

И правым и виновным.

Нить порвалась, и понеслась —

Спасайте наши шкуры!

Больницы плакали по нас,

А также — префектуры.

Мы лезли к бесу в кабалу,

С гранатами под танки...

Блестели слезы на полу,

А в них тускнели франки...

Цыгане пели нам про шаль

И скрипками качали.

Вливали в нас тоску-печаль,

По горло в нас печали...

(1978)

"Цыгане пели нам про шаль..." Про ту самую черную, пушкинскую... Русские цыгане... в французском Париже... Вот она — поэзия и проза нашей жизни! Впрочем, к этим цыганам нам еще возможно придется вернуться в дальнейшем исследовании темы.

И вновь перед нами поэт А.И.Полежаев. Есть у него стихотворение "Цыганка", написанное в 1833 году, может быть, самом тяжелом в столь короткой жизни. Но собственные трудности и невзгоды прорываются у поэта лишь в самом финале этого стихотворения. И как же оно контрастирует по яркости, образности и силе жизнелюбия со многими описатеьно-бытовыми лирическими стихами, столь характерными, если говорить откровенно, для 19 века. Увы, без обширной цитаты и здесь не обойтись:

Кто идет перед толпою

По широкой площади

С загорелой красотою

На щеках и на груди?

Вьются локоны небрежно

По нагим ее плечам,

Искры наглости мятежно

Разбежались по очам, —

И, страшней ударов сечи,

Как гремучая река,

Льются сладостные речи

У бесстыдной с языка.

Узнаю тебя, вакханка

Незабвенной старины:

Ты коварная цыганка,

Дочь свободы и весны!

Под узлами бедной шали

Ты не скроешь от меня

Ненавистницу печали,

Друга радостного дня!

Вот это отсутствие пессимизма в творчестве лучших поэтов 19 века перешло потом и в поэзию ХХ века, и в творчество Высоцкого, в частности. Быть "другом радостного дня", несмотря ни на что — очень характерный мотив для его поэзии.

Отметим также, что кроме Пушкина и Полежаева, цыганской темы касались и многие другие поэты, в частности, Н. М. Языков и А. Н. Апухтин. Например, Языков несколько стихотворений посвятил Т. Д. Дементьевой, той самой Тане, чьи песни так любил слушать Пушкин.

Далее в своем исследовании мы переходим к группе русских поэтов, которые остаются в нашей памяти прежде всего как авторы народных песен, изначально, правда, написанных как стилизации на цыганскую тему. Имеется в виду творчество Е.П.Гребенки ("Очи черные"), А.А.Григорьева ("О, говори хоть ты со мной..." и "Цыганская венгерка"), И.С.Тургенева ("В дороге"), более известном по первой строке "Утро туманное, утро седое...", и Я.П.Полонского ("Песня цыганки").

Попробуем остановиться на этих произведениях более подробно, потому что, во-первых, от них мы напрямую переходим к творчеству Высоцкого, а во-вторых, почти все вышеперечисленные песни он исполнял в собственной интерпретации, часто диктуя свою авторскую волю. На примере Высоцкого, как нам кажется, очень интересно проследить, как видоизменяется (иногда до неузнаваемости!) поэтический текст, становясь народной песней или романсом.

Но прежде обратим внимание на тот важный факт, что Владимир Высоцкий всерьез интересовался музыкальной культурой прошлого. Вот что говорит известный российский коллекционер-филофонист Михаил Иванович Мангушев: "Высоцкий любил старые танго, романсы. Его волновали почти позабытые нынче имена Изабеллы Юрьевой, Юрия Морфесси, Георгия Виноградова, Константина Сокольского, старые мелодии. Слушал он их как профессионал, удивляя знанием дела, музыкальной эрудицией. Чувствовалось, что многое из услышанного брал в свой активный багаж — актерский и поэтический, хотя никогда никаких пометок не делал и о перезаписи не просил".

Канонический текст Е. Гребенки "Очи черные" весьма невелик по объему, что дает нам возможность привести его здесь полностью:

Очи черные, очи страстные,

Очи жгучие и прекрасные!

Как люблю я вас! Как боюсь я вас!

Знать, увидел вас я в недобрый час.

Ох, недаром вы глубины темней!

Вижу траур в вас по душе моей,

Вижу пламя в вас я победное:

Сожжено на нем сердце бедное

Но не грустен я, не печален я,

Утешительна мне судьба моя:

Все, что лучшего в жизни бог нам дал,

В жертву отдал я огневым глазам.

(1843)

За сто с лишним лет бытования в народе от этого стихотворения остался лишь первый куплет, который к тому же стал припевом. В 60-х годах 20 века под гитару Высоцкого мы слышим совсем другое:

Как увижу вас, очи черные,

Мне мерещатся ночи темные,

Очи черные, очи страстные,

Очи жгучие и прекрасные!

По обычаю да по русскому,

По обычаю петербургскому,

Не могу я жить без шампанского,

Да без табора да без цыганского!

Поцелуй меня, ты мне нравишься!

Поцелуй меня — не отравишься!

Поцелуй меня, потом я тебя,

А потом вместе мы поцелуемся!

Магнитофоны зафиксировали еще одно исполнение Владимиром Высоцким романса "Очи черные" – своего рода "гусарский" вариант. Приведем здесь самое начало, которое представляется нам чрезвычайно важным, так как в дальнейшем Высоцкий использовал образы из "Очи черные" в своих собственных стихах и песнях:

Скатерть белая залита вином,

Все гусары спят непробудным сном.

Лишь один не спит — пьет шампанское

Возле табора да цыганского.

"Скатерть белая" и "цыганский табор" — это как раз те образы и мотивы, которых изначально не было в авторском тексте Е.Гребенки и которые органично вплелись в песню.

Точно такая же история произошла со знаменитой "Цыганочкой" Аполлона Григорьева. Это произведение создало ему всемирную славу, но и от него остались, как говорится, рожки да ножки. Попутно отметим, что в 1857 году А.Григорьев написал и другую вариацию, называемую "Цыганской венгеркой", стихотворение более объемное, трагическое и по эмоциональному накалу очень созвучное творчеству Высоцкого, но нам придется ограничиться здесь традиционным коротким фрагментом:

О, говори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная!

Душа полна такой тоской,

А ночь такая лунная!

Так было написано Аполлоном Григорьевым и им же спето, кстати, тоже под гитару. А вот как трансформировалось это произведение в исполнении Высоцкого:

Поговори хоть ты со мной,

Гитара, гитара семиструнная!

Вся душа, вся душа полна тобой,

А ночь, а ночь такая лунная!

Да, эх раз, да еще раз,

Да еще много-много-много раз!

В чистом поле васильки —

Дальняя дорога!

Эх, сердце стонет от тоски,

А в глазах тревога!

На горе стоит ольха,

А под горою вишня!

Полюбил цыганку я,

Она, она замуж вышла!

Если вас целуют раз,

Вы, наверно, вскрикнете:

Эх, раз, да еще раз!

А потом привыкнете.

Эх, раз да еще раз!

Да еще много, много раз!

Здесь мы имеем полное право говорить если не о создании нового произведения, то о коренной переработке старого. Причем переработке бережной и тактичной, что говорит как о поэтическом мастерстве В.Высоцкого, так и о следовании высоким моральным принципам, которыми всегда обладала русская литература. Кстати, такое творческое переосмысление известного текста не единичный случай в практике Высоцкого, потому что, исполняя чужие песни (а их в магнитиздате зафиксировано достаточно много), он, как профессиональный актер, еще и играл их, а значит корректировал под свой голос, темперамент, душевный настрой, наконец!

Чрезвычайно важно, на наш взгляд, отметить два принципиальных момента. Во-первых, Высоцкий вводит в песню припев "Эх раз, да еще раз!", который потом неоднократно использует в своих собственных песнях. А во-вторых, в вышеприведенной поэтической реконструкции появляются образы и мотивы, которые будут детально разработаны Высоцким в лучших своих поэтических произведениях. Перечислим эти образы: в чистом поле васильки...дальняя дорога...тоска...тревога...ольха...вишня...

В связи с исследованием данной темы уместно будет еще раз заметить, что Владимир Высоцкий с большим уважением относился к русской народной песне, к романсу, некоторые исполнял сам, например, "Гори, гори, моя звезда...", "Ты сидишь одиноко и смотришь с тоской...", "Мы странно встретились и странно разойдемся...". Но даже если какие-то песни и не были исполнены им лично, то он все равно учитывал их, держал в памяти.

Проиллюстрируем данное утверждение на двух примерах. "В чистом поле васильки..." — этот образ, вне всякого сомнения, пришел из другой песни 19 века, которая не так широко известна, хотя и поется до сих пор:

Ах, васильки, васильки,

Много вас выросло в поле.

Помню, у самой реки

Мы их собирали для Оли.

Среди ранних, так называемых "блатных" песен Высоцкого есть одна, которая озаглавлена автором "Грустный романс":

Я однажды гулял по столице — и

Двух прохожих случайно зашиб,

И, попавши за это в милицию,

Я увидел ее — и погиб!

Шел за ней и запомнил парадное.

Что сказать ей? Ведь я ж хулиган...

Выпил я и позвал ненаглядную

В привокзальный один ресторан.

Я икрою ей булки намазывал,

Деньги просто рекою текли,

Я ж такие ей песни заказывал!..

А в конце заказал "Журавли".

(1963)

Кстати, название "Грустный романс" совсем не случайно, потому что известный исполнитель романсов Леонид Серебреников однажды заметил, что романс, в любом своем виде, это всегда песня о любви.

Но если сегодня спросить, какую песню подразумевает Владимир Высоцкий, то наверняка большинство ответит, что речь идет о песне на стихи Расула Гамзатова:

Мне кажется порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей,

Не в землю нашу полегли когда-то,

А превратились в белых журавлей.

Песня эта была действительно очень популярна в свое время и ее заказывали в ресторанах, но она написана Расулом Гамзатовым позже, а персонаж Высоцкого заказывает песню, которая принадлежит перу Алексея Михайловича Жемчужникова (1821-1908) — поэту 19 века, одному из "родителей" незабвенного Козьмы Пруткова. Стихотворение это, многократно переработанное и известное во множестве вариантов, тем не менее, сохранило свою поэтическую основу:

Сквозь вечерний туман, мне под небом стемневшим,

Слышен крик журавлей все ясней и ясней...

Сердце к ним понеслось, издалека летевшим,

Из холодной страны, с обнаженных полей.

Вот уж близко летят и, все громче рыдая,

Словно скорбную весть мне они принесли...

Из какого же вы неприветного края

Прилетели сюда на ночлег, журавли?

Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,

Где уж савана ждет, холодея, земля

И где в голых лесах воет ветер унылый, —

То родимый мой край, то отчизна моя.

Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,

Вид угрюмый людей, вид печальной земли...

О, как больно душе! Как мне хочется плакать!

Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..

(1871)

Песня эта получила широкую популярность в среде первой послереволюционной эмиграции, благодаря исполнению такими мастерами как Александр Вертинский и Петр Лещенко, а в наши дни ее проникновенно пел Аркадий Звездин-Северный. Однажды эту песню исполнил и Владимир Высоцкий.

Но вернемся однако к цыганской теме в творчестве поэтов 19 века. Любитель охоты, французских женщин и могучего русского языка И.С.Тургенев (1818-1883) в возрасте 25 лет пишет стихотворение "В дороге", которое, повторим, больше известно по первой строке: "Утро туманное, утро седое..." Владимир Высоцкий исполнял этот романс практически один к одному с авторским текстом, но смог создать свой исполнительский вариант – вариант жестокого цыганского романса. Он достиг этого тем, что присоединил к "Утро туманное..." текст другого автора: "Обидно, эх, досадно, до слез и до мученья..." Это стихотворение приписывается некоему Л.Пеньковскому, но у автора данной работы есть сведения, что оно принадлежит одному из поэтов есенинского круга. Версия эта нуждается в серьезной проверке, нам же хочется в рамках настоящего исследования привести этот текст полностью (вернее так, как он звучит у Высоцкого! — А.К.) и тем самым ввести его в научный оборот.

Обидно, эх, досадно

До слез и до мученья,

Что в жизни так странно

Мы встретились с тобой.

Развязка — как сказка,

Завязка — страданье,

Но пропасть разрыва

Легла между нами.

Но пропасть разрыва

Легла между нами:

Мы только знакомы,

Как странно, как странно!

Обидно, эх, досадно

До слез и до мученья,

Что в жизни так поздно

Мы встретились с тобой.

Отголосок этого романса мы неожиданно встречаем в песне Владимира Высоцкого "Невидимка":

Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай,

Приходит ли знакомая блондинка —

Я чувствую, что на меня глядит соглядатай,

Но только не простой, а невидимка.

Иногда срываюсь с места, будто тронутый я,

До сих пор моя невеста мной не тронутая!

Про погоду мы с невестой ночью диспуты ведем,

Ну, а что другое если — мы стесняемся при нем.

Обидно мне, досадно мне — ну, ладно!

(1967)

Ну и, наконец, завершая обзор избранной нами темы в творчестве поэтов 19 века, мы не можем не обратиться к фигуре Я.П.Полонского (19819-1898). В 1853 году он пишет стихотворение "Песня цыганки":

Мой костер в тумане светит;

Искры гаснут на лету...

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.

Ночь пройдет — и спозаранок

В степь, далеко, милый мой,

Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой...

Владимир Высоцкий не исполнял эту песню, но несомненно она оказала свое влияние на его лирику. Ведь тема разлуки весьма явственно звучит в его поэзии, причем разлуки не только вынужденной, но и добровольной, связанной, в свою очередь, с темой свободы и права выбора. Здесь нам кажется уместным привести фразу из стихотворения другого российского барда — Александра Городницкого:

Известна истина простая:

Свободен, значит — одинок.

Об этом же песня Владимира Высоцкого:

Лили на землю воду —

Нету колосьев — чудо!

Мне вчера дали свободу —

Что я с ней делать буду?

(1965)

Если говорить о преемственности поэтических традиций, то отметим и такой любопытный факт, что в 60-х годах теперь уже прошлого века появилась песня, которая является продолжением "Песни цыганки" Я. П. Полонского. Приведем здесь небольшую цитату, чтобы показать, насколько точным оказалось попадание в тему неизвестного нам автора:

Костер давно погас, а ты все слушаешь,

Ночное облако скрыло луну.

Я расскажу тебе, как жил с цыганами,

И как ушел от них, и почему.

В цыганский табор я попал случайно,

В цыганку смуглую влюбился я,

Но я не знал тогда про жизнь цыганскую,

Любовь цыганскую не знал тогда.

Итак, совершив краткий экскурс в историю русской литературы 19 века, перейдем теперь непосредственно к рассмотрению цыганской темы в творчестве Владимира Высоцкого, детально проанализируем некоторые его тексты, некоторых лишь слегка коснемся, но постараемся доказать, что эта тема была им любима и разрабатывалась всерьез на всем протяжении творческой жизни — от первых песен до последних.

Часть 2

...Впервые к цыганской теме в своем творчестве Владимир Высоцкий обратился в 1958 году, еще будучи студентом Школы-студии МХАТ. Обращение это было вызвано чисто производственной, как принято говорить необходимостью. Никто тогда (и в первую очередь сам Высоцкий!) не мог предположить, что он станет известным актером, бардом, поэтом, шире — личностью, оказавшей огромное влияние на советское общество 60-80-х годов ХХ столетия.

Но здесь есть один любопытный момент, на который хотелось бы обратить внимание высоцковедов-исследователей. Среди довольно обширного раннего репертуара Высоцкого есть одна песня, авторство которой не установлено. Не исключено, что она принадлежит перу самого Высоцкого, потому что нигде более не встречается и несет следы явно литературного происхождения. Приведем ее здесь, потому что она имеет и косвенное отношение к рассматриваемой нами теме.

Мир такой кромешный,

Он и летом и зимою снежный,

Человек идет по миру,

Человек хороший, грешный.

Кто твой бог, кто твой кумир?

Ты и сам не знаешь,

И в пути страдаешь,

Дорогой мой человек.

Слушай, мальчик Ваня:

В этой жизни все — цыгане.

Отцветет он и увянет,

Или вновь цветком он станет?

Может сына ты оставишь на Земле,

Может так вернешься к мраку?

Парой синих маков

Расцветут глаза твои...

А вот что вспоминал позже сокурсник Высоцкого по Школе-студии МХАТ Георгий Епифанцев: "...Мы организовали шуточный цыганский ансамбль. В этом ансамбле у нас даже была цыганка, "цыганка Аза",наша однокурсница Аза Лихитченко. И вот вокруг этой блондинки крутилось все это действие. Тексты писал, конечно, Высоцкий, мы пели песни, скажем,"Две гитары за стеной..." Мы с этим ансамблем ездили выступать. На нас была очередь в институтах Москвы".

Эта шуточная пародия, слабая и подражательная, представляет собой триптих, видимо, предназначенный для исполнения несколькими действующими лицами. Приведем здесь несколько фрагментов, чтобы просто показать, как Высоцкий решал тему на минимуме сценического материала. Магнитиздат сохранил лишь единственное исполнение этой песни, причем весьма некачественное, к тому же записанное позже, поскольку в те времена Владимир Высоцкий еще не играл на гитаре.

На степи молдаванские

Пролился свет костров.

А где шатры цыганские?

Не видимо шатров.

Цыгане, вижу, встали, я

Ночной покинув стан,

Одни воспоминания

Остались от цыган.

Две гитары за стеной

Жалобно не ныли.

В финский домик из шатров

Цыган переселили.

Эх, цыгане молодые,

Честные, не подлые!

Раньше были кочевые,

А теперь — оседлые!

Не ищи в своей красотке счастья,

Ведь у нее — другой король в груди,

Ты не смотри на даму светлой масти,

Ты на цыганку, сокол, погляди!..

(1958)

Больше ни в студенческие, ни в первые свои "взрослые" годы Владимир Высоцкий к цыганской теме не обращается, хотя некоторые ее отголоски можно все-таки найти в его ранних песнях, например, в песне "Серебряные струны":

У меня гитара есть — расступитесь стены!

Век свободы не видать из-за злой фортуны.

Перережьте горло мне, перережьте вены,

Но только не порвите серебряные струны.

(1962)

И лишь в 1965 году Владимир Высоцкий пишет свою первую песню в ритме "цыганочки". Причем, если вначале он не особенно акцентирует этот ритм, то в ряде последних исполнений даже подчеркивает, используя традиционный припев: "Эх, раз да еще раз! Да еще много-много раз!"

Но отметим прежде, что натуральные цыганские песни, или, как их еще принято называть, таборные, делятся на два вида: локи-диля и кэлимашка-диля. Локи-диля — медленная протяжная песня, в отличие от быстрой танцевальной кэлимашки-диля. Так вот подавляющее большинство цыганских стилизаций Высоцкого написано как в ритме локи.

В среде высоцковедов принято считать, что эта песня была написана в подражание своему старшему товарищу по жанру Михаилу Анчарову и как ответ на его "Цыганочку". Опровергнуть данное утверждение мы не можем, точно так же, как и подтвердить, но известно, что во-первых, Высоцкий был лично знаком с Анчаровым и в его исполнении слышал песню, а во-вторых, иногда исполнение собственной "Цыганочки" (подчеркиваю, что под "цыганочкой" мы здесь подразумеваем лишь музыкальный ритм — А. К.) предварял куплетом из анчаровского текста. Поэтому и мы приведем здесь два фрагмента рядом.

Она была во всем права,

И даже в том, что сделала.

А он сидел, дышал едва

И были губы белые.

(Анчаров)

Она во двор — он со двора:

Такая уж любовь у них,

А он работает с утра,

Всегда с утра работает.

Ее и знать никто не знал,

А он считал пропащею,

А он носился и страдал

Идеею навязчивой...

(Высоцкий)

Интересно, что у Высоцкого эта песня имела характерное название "Блатная цыганочка".

В 1966 году поэт пишет еще одну коротенькую песню в ритме "цыганочки". В ней он снова обращается к мотивам своих ранних, "блатных" песен:

Сколько лет, сколько лет —

Все одно и то же:

Денег нет, женщин нет —

Да и быть не может.

Сколько лет воровал,

Столько лет старался!

Мне б скопить капитал,

Ну а я — спивался.

Ни кола, ни двора,

И ни рожи с кожей!..

И друзей ни хера,

Да и быть не может.

Только водка на троих,

Только — пика с червой...

Комом все блины мои,

А не только первый.

Сравним здесь с началом еще одной ранней песни Высоцкого:

Сколько я ни старался,

Сколько я ни стремился,

Все равно, чтоб подраться,

Кто-нибудь находился.

Говорят, что на место все встанет.

Бросить пить... Но ведь мне не судьба.

Все равно меня не отчеканят

На монетах заместо герба.

(1963)

...К 1967 году Владимиром Высоцким было написано уже достаточно большое количество самых разнообразных песен, он снялся в нескольких фильмах, сыграл в Театре на Таганке значительную роль Галилея в спектакле по пьесе Б. Брехта. И вот на исходе года он впервые серьезно обращается к цыганской теме и пишет свою знаменитую песню "В сон мне — желтые огни...", которая чаще всего автором называлась "Моя цыганская" с подзаголовком "Вариация на цыганские темы". Это, видимо, делалось вначале для того, чтобы не путали с "Цыганочкой Аполлона Григорьева.

Например, записываясь для пластинки на фирме "Балкантон" в Болгарии, уже в 1975 году, Высоцкий предваряет исполнение этой песни важным, на наш взгляд, комментарием: "Послушайте песню, которая называется "В сон мне — желтые огни..." Мелодия вам знакомая, а текст, я думаю, не особенно, потому что это я его придумал..."

Мы считаем эту песню одной из лучших, этапных и эпохальных в творчестве Высоцкого. В ней он, используя традиционную атрибутику "цыганочки", решает абсолютно русские, многовековые и коренные проблемы, вернее, не решает, а пытается решить, или, по крайней мере, поставить. В этой песне, как нигде ранее, кроме, может быть, песен военного цикла Владимир Высоцкий выступает как поэт большого гражданского мужества, продолжив традиции Пушкина, Некрасова и Блока.

Что интересно, песня "В сон мне — желтые огни..." явно была написана под впечатлением от премьеры спектакля на Таганке "Пугачев" по поэме С. Есенина. Премьера состоялась 28 ноября 1967 года и в нем Высоцкий сыграл небольшую, но очень важную, роль беглого каторжника Хлопуши. На связь спектакля и песни долго никто не обращал должного внимания, тем не менее, связь эта видна невооруженным взглядом. Для доказательства своего утверждения возьмем в союзники самого Высоцкого. Вот что он неоднократно рассказывал на своих выступлениях об образном режиссерском решении спектакля "Пугачев": "...Этот спектакль необычайно чистый, мы его сейчас играем с наслаждением, хотя сначала сопротивлялись. Потому что на сцене стоял деревянный помост, сбитый из грубых досок, впереди стояла п л а х а (разбивка наша — А.К.),воткнуты два т о п о р а ,и иногда эта плаха превращается в трон, когда ее покрывают блестящей материей...

Мы скатываемся к плахе, а в плаху мы все время втыкаем топоры, поэтому там то занозы, то сбиваешь себе до крови ноги. Топоры настоящие,падают..."

Даже по этому небольшому отрывку, к тому же в данном случае лишенному магии голоса Высоцкого и его интонаций, можно заметить, что этот спектакль был не рядовым для Высоцкого. И вот она связь, о которой мы говорили выше:

Я — по полю, вдоль реки.

Света — тьма. Нет Бога!

А в чистом поле васильки

И дальняя дорога.

Вдоль дороги лес густой

С бабами-ягами.

А в конце дороги той —

П л а х а с т о п о р а м и.

(Разбивка наша — А.К.)

Здесь нельзя, на наш взгляд, не отметить, что схожие образы в своей поэзии использовал и Александр Аркадьевич Галич, в частности, его песня "Ночной разговор в вагоне-ресторане" из "Поэмы о Сталине",так и начинается:

Вечер. Поле. Огоньки. Дальняя дорога.

Дай-ка, братец, мне трески и водочки немного...

а романс "Прощание с гитарой" весь построен на ассоциациях с А. Григорьевым. Кроме того, к жанру "цыганочки" неоднократно обращались такие известные авторы как Евгений Клячкин и Владимир Туриянский. То есть, поэтическое поле Высоцкого (используем здесь термин питерского барда Михаила Кукулевича) возникло не на пустом месте, а развивалось в общем русле поэтических традиций.

А вот что говорит о песне "В сон мне — желтые огни..." Людмила Владимировна Абрамова, жена Высоцкого, чье свидетельство является весьма важным для выбранной нами темы: "...вся эта песня пронизана перекличкой с есенинскими образами из спектакля, и вся тема... — даже не отчаянья. Отчаянье — это, скажем, стихи про ямщика ("Я дышал синевой, белый пар выдыхал..." — А. К.).а "Цыганочка" — это активность, это борьба с отчаяньем. Страшное, трагическое преодоление, как и тот момент в "Пугачеве", когда Хлопуша бросается на эти цепи — это такой же напор: "Проведите, проведите меня туда, где станет лучше!" Мне кажется, что ни оценить по-настоящему, ни понять эту песню вне "Пугачева" нельзя.

А ведь многое в спектакле Володе не нравилось, но именно потому, что он врос в него, он кровь в него пролил. В "Цыганочке" очень много образов из спектакля: и "плаха с топорами", и сама тема дороги — там этот подиум, эта дорога сверху вниз: на цепи, на плаху... А не нравилась ему в спектакле историческая карикатура, которая казалась Володе не одной группы крови с трагедией. Ему казалось, что они с Колей Губенко играют трагедию — собственную! Хотя, казалось бы, какое у них тогда трагическое одиночество? И все же в спектакле они играли страшное предчувствие одиночества..."

Далее мы переходим к более детальному разбору песни "В сон мне — желтые огни...", который оправдан тем, что практически весь недюжинный образный ряд этой песни (желтые огни, кабак, штоф, белые салфетки, ольха, вишня, дорога, бабы-яги, плаха с топорами, наконец, нехотя пляшущие кони) в разных аспектах развивается в следующих песнях Высоцкого, в первую очередь, в "Конях привередливых".

Вот что говорит об этой песне (и шире — вообще о творчестве Высоцкого) известный российский бард и драматург Юлий Ким: "Очень на меня подействовала пластинка французская, где я услышал в французской записи "В сон мне — желтые огни..." (здесь надо особо, на наш взгляд, отметить тот факт, что Высоцкий очень любил петь эту песню и неоднократно записывал ее профессионально, в том числе на пластинки, как у нас в стране, так и за границей — А. К.) и целый ряд других его вещей, которые до сих пор представляются мне вершинами его творчества. Особенно на меня подействовала эта песня, бесхитростная по слову, но очень сильная в комплексе, то есть в слове, в музыке, в голосе, в манере исполнения, эта его "Цыганочка".

Она меня потрясла тем, что я и считаю главной сутью песен Высоцкого. Мне кажется, он спел то, что терзало все российское общество в течение всех не только 70-ти лет режима, а может быть, за все время истории, а именно: отчаяние от несвободы. Плач, вой, горечь, страдание, стон — все! "Выдь на Волгу, чей стон раздается..." — это тоже здесь. Вот здесь, в этой песне, это особенно сильно, но не только. И в других его замечательных вещах эта тема в той или иной степени варьируется".

И далее Юлий Ким продолжает: "О. какая маета, какая неутоленность колобродила в человеке, водила, гоняла, давила! Вдруг сошлись в нем одном и горьковские босяки, и гоголевские бурлаки с бурсаками, и наши нынешние — кто? Сошлись и загудели, загуляли, забедокурили. А потом и заплакали: "Э-эх, раз!.. Да еще раз!"

Ощущение бестолковости, какой-то д