Подобный ход событий был бы нормален для сатирика, к которым, впрочем, многие причисляют и Высоцкого. Произведения этого жанра становятся безжизненными с исчезновением или пересмотром породивших их фактов.

Безусловно, в стихах Высоцкого естественным образом присутствуют черты окружавшей его реальности. Но при этом являются источником ("События — это только повод..."), а не адресом. Да и характерная для сатиры однозначность оценок Высоцкому не присуща.

Шутки, насмешки, ирония никогда не переходили у него в "бичевание порока". Побудительным мотивом часто становилась игра, но никогда — борьба.

Между прочим, то, что обычно воспринимается как "борьба", "героизм" Высоцкого и т.п., на самом деле является проявлением свободного сознания, не ощущающего запретов. Ему не приходилось рвать оковы. Будучи изначально — раскованным.

(Мужество нередко требовалось для исполнения написанного, но об этом поговорим отдельно).

И если творчество поэта — зеркало, то уж никак не "кривое", тщащееся своей кривизной выправить реальность.

Неизвестно одной моей бедной мамане,

Что я с самого детства сижу,

Что держу я какую-то фигу в кармане

И вряд ли ее покажу.

Сопоставим это четверостишие Высоцкого с заключительными строками стихотворения А. Безыменского, героиня которого в заботе о сыне коварно пытается спрятать его партийный билет:

Не понять ей, старенькой маме,

Пятнышку в нашей борьбе,

Что ношу партбилет не в кармане —

В себе.

Очевидно, что здесь у Высоцкого — не идейная полемика, скорее — пародия, причем не столько на конкретный текст, сколько на "социальную поэзию" как таковую.

В лучшем случае читателям комментариев изданий академического толка может быть знакома строфа известной песни о проделках шпиона, навсегда оставшаяся в черновике:

Клуб на улице Нагорной

стал общественной уборной,

И везде от слова "Бани" оставалась буква "Б",

Искаженный микропленкой,

ГУМ стал маленькой избенкой,

И уж вспомнить неприлично, чем казался КГБ.

Рукописи убеждают: при выборе между публицистически ярким и художественно более удачным вариантом поэт предпочитал последний.

Кстати, итоговая редакция второй строки процитированного фрагмента ("Наш родной Центральный рынок стал похож на грязный склад") в 1987 году вызвала откровенную панику у редактора П. из "Правды Украины": "Как?! "Наш родной Центральный...", и вдруг — "рынок"!" Но это уже вопрос восприятия.

Который, впрочем, нам не обойти, тем более, что популярность Высоцкого неразрывно связана с феноменом массовой культуры.

Выражение "массовая культура" привычно используется в качестве обидного ярлыка. По существу же это — объекты, для восприятия которых в качестве явлений культуры требуется минимальная духовная зрелость. Значительное количество людей с их помощью на доступном уровне реализует свои духовные потребности.

Массовой культуре равно принадлежат "Анжелика" и "Мастер...", раскрашенные кошки и портрет Моны Лизы. В данной ситуации от них берется поровну.

Именно характерной ограниченностью "массового" восприятия, пожалуй, объясняется отношение к Высоцкому то как к публицисту-борцу (Е. Евтушенко), то как к конформисту (Ю. Карабчиевский). И следствие — наивные заявления о том, что бы он делал сегодня.

Но если кошки на упомянутом уровне себя исчерпывают, то более художественно значимое произведение в состоянии дать большее. Тому, кто ощущает такую потребность и способен ее реализовать.

"Анжелику" можно не любить, но плоха она разве только тем, что не предоставляет читателю возможности духовного роста. Да и не манит этим, в отличие от тех же песен Высоцкого.

Несколько лет назад я впервые услышал о человеке, преподающем язык и литературу в местах ограничения свободы, который успешно использовал эту особенность. Свой курс он выстроил в обратной последовательности, начиная с Высоцкого, и тем самым притягивая внимание учеников.

Еще бы.

Канатоходца из известной баллады многократно сравнивали с ее автором. Но дело не только в бесстрашии идущего не просто без страха — без страховки. Не оставив равнодушных, он заставил всех затаив дыхание следить за своим движением. Воздействие на зрителей (вот она — цель его пути) происходит через потрясение, через шок. Оттого и без страховки — чтобы обострить восприятие. "Я больше всего ценю человеческое волнение. Только оно может помочь духовному совершенствованию" (Высоцкий).

Заметно, что чаще всего эпитет "жесткий" в устах поэта имел позитивное звучание. Он строил так не только свою песню — свою судьбу и свой образ.

Заинтересованное отношение к собственному имиджу неизбежно отзывалось в стихах ("Но я пою от имени всех зэков", "— Это тот, который песни! Пропустите, пусть идет"). И даже привело к появлению "подражаний самому себе" — т.е. автостилизаций (песня Попугая к "Алисе в стране Чудес").

Любопытно, что публичные выступления Высоцкий чаще всего открывал песней не просто важной и знакомой большинству слушателей, но и такой, которую возможно было исполнить характерно, узнаваемо: "Чтобы вы сразу поняли, что перед вами тот человек, которого вы ждали".

В то же время соответствие ожиданиям публики никогда не становилось целью. "Он был похож на преуспевающего футболиста. Это совсем не вязалось с тем, что он пел" (И. Дыховичный).

Миф служил средством и часто оказывался в тягость. "— Смотри, Высоцкий! — Да нет! Высоцкий — с гитарой. — Почему? Что, она у меня из бока растет?!."

"Массовое", бытовое сознание постоянно обыгрывалось Высоцким: "И мыслей полна голова," — восклицает персонаж "Песни командировочного", будучи не в силах переварить "излишне" образное название книги Ива Монтана "Солнцем полна голова".

Но даже не питая иллюзий по поводу уровня постижения своих произведений ("И шарахнулись толпы в проулки, Когда... осыпались камни с меня"), поэт, судя по магнитным записям, стремился максимально облегчить восприятие собственных программ.

Дорожа своим даром, Высоцкий уберегся соблазна распорядиться им подобно Маяковскому (или Галичу), тем самым сохранившись как художник. В то же время не только удерживаясь, но и царствуя в поле массовой культуры, он завоевал уникально широкую аудиторию, пробудив действительно всеобщий интерес.

А интерес в первую очередь питаем новизной информации. Причем, новое возможно бесконечно черпать в одном источнике. Если источник — гениальное произведение и мы достаточно зрелы, чтобы это осуществить.

Я вовсе не склонен рассматривать гениальные творения как некие концентрированные информационные консервы. Причина неиссякаемости — в том, что они созданы в соответствии с мировой гармонией. Творец, гений — это человек, чуткий к ритмам мироздания. И потому гениальность вовсе не отклонение от должного, а максимальное соответствие ему — близость Замыслу.

Она отнюдь не родственна сумасшествию: одно дело утрата разума независимо от уровня чувств и интуиции, другое — первенство последних перед рассудком. И зритель, усмотревший в строке "Нужны, как в бане пасатижи" намек на строительные недоделки в парной родного Иркутска, и зал киевского Октябрьского дворца, летом 1986-го восторженными овациями встретивший донесшееся с экрана: "Уважаемый редактор! Может, лучше — про реактор?", заблуждались по поводу авторского знания.

Произведения поэта совпали и неизменно будут совпадать с чувствами людей, событиями этого мира потому, что созданы и существуют по единым с ним законам.

Тот, кто не в силах проникнуть вглубь, в стремлении к новизне вынужден менять источники информации. Заявляя сегодня: "Неважно, что стихи Высоцкого публикуются с ошибками — главное, что их издается много", он постепенно будет терять к ним интерес. Который удержится до поры, пока, словно эхо, достигнут нас неизвестные массовой аудитории песни, стихи и яркие факты биографии Высоцкого.

Тогда закончится бум и продолжится судьба литературного наследия.